Курьезы Военной Медицины И Экспертизы
АНДРЕЙ ЛОМАЧИНСКИЙ
КУРЬЁЗЫ ВОЕННОЙ МЕДИЦИНЫ И ЭКСПЕРТИЗЫ
(СБОРНИК РАССКАЗОВ)
От автора:
Что делает военная медицина в военное время в общем понятно -
она оказывает помощь раненным и пораженным в ходе боевых действий. И тут есть
один небольшой парадокс - с позиций доктора война ведь всего лишь
"травматическая эпидемия", а в эпидемию болеют одним и тем же. Такое интересует
в основном узких специалистов - "врачей медицины катастроф". Здесь о масштабных
катастрофах ни слова - все рассказы о военной медицине мирного времени. Понятно,
что в мирное время сам термин "военная медицина" весьма условен, а в этой книге,
так ещё и умышленно упрощён до повседневной медицины военврачей.
Большинство случаев, которые здесь описываются, весьма банальны
с чисто медицинской точки зрения. Чаще всего уникальна сама жизненная ситуация,
приводящая к тому или иному медицинскому казусу. Гораздо меньшая часть историй
имеет диаметрально противоположную основу - казус именно медицинский, зачастую
необъяснимый с точки зрения современной науки.
И последнее замечание - даже самые простенькие ситауации в этой
книге во многом рассматриваются с позиций судмедэксперта. А судмедэкспертиза,
сами понимаете, наука весьма специфическая, и в силу этой самой специфики полна
неожиданных детективных поворотов, бытовых мерзостей и медицинского цинизма.
Хоть написаны все истории исключительно для широкой, не медицинской аудитории,
но всё же слабонервным просьба не читать - рассказы варьируют от абсолютно
безобидных околомедицинских баечек до эмоциональных крайностей, затрагивющих
порою весьма неприятные и табуированные темы, типа расчеленённых трупов,
сексуальных извращений или криминальных абортов. А тем читателям, у кого
подобные вещи рвотного рефлекса не вызывают - добро пожаловать в наш мир! В мир
военных клиник и закрытых институтов, гарнизонных госпиталей и полковых
лазаретов, медбатов и моргов, спецлабораторий и подводных лодок.
"...
- И неимущим, и богатым,
Мы одинаково нужны, -
Сказал патологоанатом,
И вытер скальпель о штаны..."
/из анонимного
интернет-комментария к этим рассказам/
ИЗЛЕЧЕНИЕ ОТ РАКА
Давным давно в городе Выборге жили-были два врача - доктор
Райтсман и доктор Кузнецов. На чём специализировался доктор Райтсман я забыл, а
вот специализацию доктора Кузнецова я буду помнить до самых глубоких седин
старческого маразма. Онколог он был. Причём если верить материалам того
уголовного дела и документам, присланным на судебно-экспертную медицинскую
оценку, то онкологом он был классным. Никаких диссертаций не писал, но по части
практического лечения многих злокачественных заболеваний, да и по теоретическим
знаниям, доктор Кузнецов запросто мог составить конкуренцию какому-нибудь
периферийному профессору из областного мединститута. Коллеги о Кузнецове давали
самые положительные отзывы: взяток не брал принципиально, специальную литературу
читал тоннами, в консультациях не отказывал, а когда консультировал, то нос не
задирал и был всегда профессионально честен - слова "этого я не знаю" не боялся.
Добрый, по характеру уравновешенный, жизнью доволен, хороший семьянин, никаких
психопатологических выходок за всю жизнь этого доктора не зарегестрировано. От
пациентов отбоя не было, а сами пациенты и их родственники только гимны славы
этому доктору пели - лучший критерий оценки любого врача. Одним словом, как
тогда говорили, достойный советский человек.
Доктор Райтсман и доктор Кузнецов были близкими друзьями.
Антисемитизм в среде настоящих врачей-профессионалов явление редкое, особенно в
советское время. Там больше профессиональные и личностные качества ценятся,
нежели национальность. Дружили доктора семьями, прочно и долго. Дети в этих
семьях друг друга с раннего детства знали, и отношения у них были как у близких
родственников. Жёны ни одного праздника не помнили, где бы порознь. Даже отпуска
подгадывали так, чтоб всё было одной большой компанией. Да и увлечения у этих
докторов были одни и те же - любили выходы на природу, особенно грибы и охоту на
боровую дичь.
На здоровье друзья не жаловались, и хоть медицину знали, оба
смолили папиросы "Беломор" как сапожники. Поэтому, разумеется, у обоих были
хронические бронхиты заядлых курильщиков - периодически друзья друг у друга
выслушивали свистящие хрипы в лёгких и шутили на тему тех же сапожников без
сапог. Такое наплевательское отношение к собственному здоровью было весьма
распространено в интеллигентской провинциальной среде того времени.
И вот пришла семья Райтсманов в дом Кузнецовых встретить Новый
Год. "Советское Шампанское" на столе, лучшие коньяки и деликатесы - не взятки, а
знаки почтения от благодарных больных. По телевизору Брежнев поздравление
отшамкал, часы бьют двенадцать. Все поднимают фужеры и пьют первый тост за
наступивший. Улыбки, радость на лицах, предвкушение хорошего застолья. Но через
минуту доктору Райтсману становится плохо - он бледнеет и бежит в туалет. Там
его скручивает сильный желудочный спазм, а минутой позже приходит облегчение в
виде рвоты. Доктор Кузнецов без всяких церемоний открывает незапертую дверь,
входит и смотрит в унитаз. Там свежевыпитое шампанское с прожилкой крови.
Новогодний вечер испорчен - рвота с кровью без причины всегда тревога для
онколога.
Без всяких церемоний Кузнецов заводит друга в спальню, просит
раздеться и лечь на кровать. Пальцы привычно утопают в ставшей податливой
передней брюшной стенке. Мнёт Кузнецов живот другу и становится всё серьёзней и
серьёзней. Долго мнёт. Жены за стол зовут, хватит мол, с кем не бывает.
Перестаньте, мужики, друг на друга страх нагонять. Идите коньячку по маленькой -
всё как рукой снимет! Не слушает доктор Кузнецов, злой стал, орёт чтоб не
мешали. Пошёл периферийные лимфоузлы пальпировать, лезет в пах, давит подмышками
и над ключицами. А в одной из надключичных ямок непонятный желвачок. Хватает
стетоскоп и долго слушает лёгкие. Потом основательно выстукивает грудную клетку.
И начинают дрожать пальцы у доктора Кузнецова... "Ладно, пошли к столу. Пить не
советую и кушай умеренно. Завтра с полудня ничего не есть, с шести вечера и
жидкости не пить, а второго числа с самого утра ко мне в кабинет".
Второго января с утра первый раз в своей жизни доктор Кузнецов
послал куда подальше своих плановых больных. Регистратура обозлилась, да высок
был кузнецовский авторитет. Кому талончики переписали, кого, несмотря на
протесты, к другим докторам направили, кого попросили подождать. Всё утро
возился доктор со своим другом. Лично водил на рентген и в лабораторию. Принёс
рентгенологу бутылку "Наполеона" давно стоявшую музейным экспонатом дома, а
после разговора с завлабораторий на столе оставил коробку "Пиковой Дамы". Среди
коллег такие вещи не популярны, сотрудники подарки принять отказываются -
принцип "ты мне, я тебе" дороже. Отнесли подарки назад и отдали медсестре, что в
кабинете у онколога сидела.
Наконец вернулся Кузнецов к себе в кабинет и сразу за телефон.
На весь Выборг тогда единственный эндоскоп имелся. Эндоскоп - это такая штука,
которой через рот в желудок залезть можно, посмотреть, что там творится, ну и
биопсию взять, отщипнуть кусочек тканей для анализа под микроскопом. Звонит
эндоскописту, просит немедленно приять больного Райтсмана. Эндоскопист тоже весь
день скомкал, но раз аж сам Кузнецов просит, то будет сделано. Затем хирургу
звонит - моему другу нужно срочно лимфоузел из надключичной ямки выерзать, опять
же на гистологию. Затем патологу - ставь на уши всю свою патогистологическую
лабораторию, а мои анализы в первую очередь! И тот согласен. Ещё просит
несколько дополнительных стёклышек с прокрашенными тканями подготовить - для его
собственного изучения и если кому на консультацию послать придётся. И это будет
сделано. Надо сказать, что доктор Кузнецов сам микроскопа не чурался. Стоял у
него в кабинете отличный бинокуляр* и стоял отнюдь не для мебели. Частенько
Кузнецов у него просиживал, изучая сложные тканевые изменения с подозрением на
малигнизацию**.
__________
*Микроскоп, в который смотрят двумя
глазами, как в бинокль
**Превращение тканей в злокачественную
опухоль
Всё, что надо доктору Райтсману сделали. Как никогда быстро
результаты легли на кузнецовский стол. Остался Кузнецов после работы, обложился
атласами по онкологической патологии и стал смотреть препараты тканей своего
друга. Сидел за микроскопом допоздна, иногда переводя глаза с микрополя на
матовый яркий экран на стене, где висели многочисленные рентгеновские снимки
больного Райтсмана. Опустела поликлиника, вот уже и дежурному терапевту надо
уходить. Дождался Кузнецов, когда тот примет последнего больного, и заходит к
нему в кабинет. Такой просьбы от Кузнецова никто из коллег не припоминал, хотя
то, что доктор попросил у коллеги, считалось делом обычным. А попросил он для
себя банальный больничный на три дня с диагнозом ОРЗ. Сказал честно, что в
Ленинград смотаться надо, надо срочно и по личному. Друг Райтсман дома тоже на
больничном маялся, но этому законно выписали открытый лист - без указания даты,
когда на работу являться.
Собрал Кузнецов свои записи, все рентгенограммы, микропрепараты
и другие анализы и принёс всё домой. Рано утром, набил вторую сумку лучшим
коньяком, сел в электричку и покатил в Ленинград. Хоть и не занимался этот
доктор наукой, но многих знакомых в научных кругах имел. Остановился на три дня
у кого-то из них. За это время своей "болезни" успел пройтись по светилам
онкологии из 1-го Меда, зашёл на Кафедру Патанатомии в Сангиге, сходил к
коллегам в Онкоцентре. Везде народ только недоумение выражает. Мол, ну чего ты к
нам с такой элементарщиной припёрся? Ты ведь сам классный специалист, какие ещё
у тебя могут быть сомнения? Задачка для студентов-второкурсников - это же
элементарная, типичная аденокарцинома! Злокачественная опухоль тканей желудка, а
раз имеются метастазы в лёгких и по всем лимфоузлам, то и диагноз проще пареной
репы - рак четвёртой стадии. Прогноз больного однозначный - сливайте воду,
выходите в тамбур, приехали. Станция "Терминальная", осторожно, двери
закрываются, следующая станция - "Кладбище". Никто ничем помочь не может.
Поздно. Давно поздно. Слушает эти очевидные истины доктор Кузнецов, а у самого в
глазах слёзы. Да всё было ясно и понятно, только друг это - на чудо надежда
была. А чудес, как известно, не бывает.
Здесь уместно сделать одно лирическое отступление. Точнее не
лирическое, а бульварно-популяризаторское. Пусть медики снисходительно
улыбнуться, да хоть остальным понятней будет. То что рак - это клеточная
мутация, все знают. Но это не совсем верно. Каждую секунду в нормальном
человеческом организме происходит более двух миллионов изменений хромосомного
аппарата, однако двумя миллионами раков в секунду мы не заболеваем. Большинство
мутаций не опасны, и хромосомные поломки чинятся не выходя из клеточного ядра -
есть там специальные репарационные механизмы нашего генного аппарата. Но
некоторые мутации "прорываются", что в общем, тоже не проблема. Иммунная система
стоит на страже - такие клетки-изменники быстро отыскиваются лимфоцитами и
моментально уничтожаются, как предатели. Разные лимфоциты работают в нашей
иммунной опричнине, есть там и высокоспециализированные следователи и штатные
палачи. Прямо так и называются Т-киллеры, и это научный термин, а не жаргон. Так
вот, эти киллеры без других типов лимфоцитарных клеток беспомощны. Не видят они
клетку-мутанта. А вот почему не видят - вопрос открытый. Если кто на него
ответит - то это Нобелевская Премия в области медицины и золотой памятник при
жизни от всего благодарного человечества.
Понятно теперь, почему рак, это не только и не столько мутация,
сколько брешь в системе "свой-чужой"? Как только принял организм мутировавшую
клетку за нормальную, последняя сразу начинает своё простое быдлячье дело -
жрать, гадить, безудержно размножаться и ломать всё вокруг. На начальной стадии
такую опухоль можно вырезать. Есть в онкохирургии одно святое правило: маленький
рак - большая операция, большой рак - маленькая операция. Ну а на последней
стадии, когда опухоль набросала своих клеток во все органы, или если по
научному, то распространила метастазы, операция зачастую совершенно бесполезна.
Так кое-какая терапия может лишь слегка замедлить процесс и не более. Хотя в
виде редчайшего казуса в мировой практике имелись единичные наблюдения, когда
иммунная система восстанавливала контроль над ситуацией, и происходило
самоизлечение от рака. "Единичные" и "в мировой" - это ключевые слова. Никто из
обычных практикующих онкологов такого не наблюдал и на подобную казуистику
ссылаться не любит. Шанс стать миллионером, играя в лотерею, во много раз выше,
чем самоизлечение от рака.
Вернулся доктор Кузнецов из Ленинграда, взял дома немного
спиртяшки и пошёл в гости к другу Райтсману. Несколько дубовая советская
медицинская этика предписывала диагноз онкологического заболевания от самого
больного скрывать, обнадёживая бедняг всякой лажей. Диагноз надлежало сообщать
только ближайшим родственникам в строго конфиденциальной форме. Но Райтсман был
друг и врач - не мог Кузнецов ему врать. Опять же впервые в жизни наплевал он на
медицинскую этику. Разлил спиртик и на вопрос "а мне можно" ответил прямо -
тебе, брат, теперь всё можно. Неоперабельная аденокарцинома у тебя, друг ты мой
милый. Что такое карцинома, пояснять не буду, сам вроде знаешь одну из самых
злых опухолей. Следующий Новый Год нам вместе уже не встретить, да и на охоту не
сходить. Счёт, в лучшем случае, на месяцы. Приведи дела и душу в порядок, чему
быть - тому не миновать. Как другу говорю: мучить ни тебя, ни твою семью я не
собираюсь - не будет ни радио-, ни химиотерапии. Не нравится - иди к другому
специалисту. В твоём случае, чем скорее, тем лучше. Обезболивающих вплоть до
наркоты, транквилизаторов, антидепрессантов, и любой другой дряни получишь
столько, сколько захочешь. Одно дополнительное средство тебе лишь посоветую -
пей побольше гранатового сока. Лечить не лечит, но слизистую слегка дубит - по
моим наблюдениям лучшая добавка в диету при таких случаях.
Доктор Райтсман вздохнул и сказал, что обо всём догадался ещё
на Кузнецовской кровати в Новогодний Вечер. Поблагодарил за правду и дружеское
участие. К ситуации отнёсся философски - хоть и был он евреем без иудаизма, но и
атеистическую Марксистско-Ленинскую философию не ценил. Ну что же, пора, значит
пора. Посмотрим, что лежит за чертой, откуда не возвращаются. Дети подросли,
жена в торговле крутится - вытянет! Стал он спокойным и уравновешенным. Сам
составил список препаратов, которые посчитал нужными и моментально получил на
всё Кузнецовские красные рецепты со специальными печатями для доставки на дом.
Позвал жену. Попросил не плакать, всё ей рассказал и наказал весь Выборгпродторг
перерыть, но притащить домой десять ящиков гранатового сока. Напоследок обнял
по-братски доктора Кузнецова, а потом сказал, как отрезал - к нему больше не
заходить, пока сам не позовёт. А позовёт, когда боли нестерпимыми станут. А пока
не стали, отложит доктор все дела, прочитает то, что не дочитал, простит тех,
кого не простил, а между делами займётся обычным созерцанием окружающей
реальности, наблюдать которую осталось не долго. Поэтому такая вот дружеская
просьба не беспокоить. Других знакомых доктор Райтсман собирался оповестить
позже. Выпили друзья по прощальному стопарику, и ушёл доктор Кузнецов домой. А
дома впервые после студенческих лет нажрался в трабадан.
Проходят месяцы. Доктор Райтсман не звонит. Мадам Кузнецова
как-то пыталась набрать номер Райтсманов, за что получала по рукам от мужа,
никогда подобного себе не позволявшего. Желание друга было святым. Подошла
осень, охотничий сезон в разгаре. В лесу красота, заветные места лежат под
жёлто-красным одеялом. Только без друга не тянет больше Кузнецова на охоту.
Вдруг в ночь с пятницы на субботу звонит Райтсман. На охоту зовёт. Вроде как
вчера с Кузнецовым расстался. У онколога сразу только одна мысль в голове - всё,
конец, метастазы в мозгу, бред начался. Осторожно начинает выяснять состояние
больного. Райтсман в ответ смеётся бодрым голосом - да нормальное состояние.
Курить бросил, по утрам бегаю, вчера только из лесу вернулся, хорошие места
нашёл, где дичи много, а охотников мало. Поехали, не пожалеешь! Болей давно нет,
бредом не страдаю. Короче, садись набивать патронташ, а утром ко мне.
Не верит Кузнецов, но всё же собирается на охоту. Если с другом
плохо, то стоит ли врать его семье, а потом глупо извиняться, что мол зашёл
навестить, да не вовремя, в столь ранний дурацкий час и ещё в несуразной
охотничьей экипировке? Утро. Как много раз за много лет стоит Кузнецов перед
квартирой друга. Звонить нельзя - давнишний уговор родственников не будить.
Дверь должна быть не заперта. Точно не заперта. В прихожей свет. На тумбочке
сидит довольный Райтсман и натягивает сапоги. Рядом ружьё и рюкзачок. Палец к
губам - не шуми, все спят. Друзья выходят на лестницу. Райтсман запирает дверь и
быстро сбегает на улицу. За ним ничего не понимающий Кузнецов. Поведение
абсолютно нормальное, в смысле абсолютно странное - поведение здорового
сорокалетнего мужика в отличной физической форме. На электричку опаздываем,
давай бегом. У курящего Кузнецова задышка, у некурящего и бегающего по утрам
Райтсмана - нет. Сели в электричку.
- Слушай, Райтсман, хватит загадок - рассказывай всё и
подробно! Что делал и как себя чувствуешь?
- Чувствую себя прекрасно, а что делал... Как, что делал - что
ты сказал, то и делал. Ничего не делал, гранатовый сок пил!
Нужная остановка. Друзья идут в лес. Хорошее место Райтсман
нашёл - рябчик есть. Дождался доктор Кузнецов первого дуплета доктора Райтсмана,
подошёл к другу вплотную и разрядил свой двенадцатый калибр ему в область
сердца. Потом достал свой охотничий нож, труп раздел и провёл профессиональное
вскрытие с полным извлечением органокомплекса от языка до ануса. Только череп
вскрыл непрофессионально - циркулярной пилы не было. Пришлось топориком
поработать. Правду говорил доктор Райтсман - рак рассосался!
После этого доктор Кузнецов разобрал своё и Райтсманово ружья,
забрал патронташи, труп прикрыл плащём и хорошенько запомнил место. А дальше сел
в электричку и поехал в город Выборг. В Выборге сразу пришёл в привокзальное
отделение милиции, сдал ружья и рассказал всю историю...
Занималась бы этим делом только Выборгская Прокуратура, кабы
его КГБ по особому статусу не повело. Местный следак по особо важным решил, что
доктор Кузнецов открыл средство от рака - гранатовый сок. И привлекла Гэбуха
Военно-Медицинскую Академию по полной секретной программе. Ведь если
действительно всё дело в гранатовом соке - то государственный доход в чистой
валюте с подобной разработки может и нефтяной переплюнуть! Делов то - выделить
действующее начало и запатентовать препарат. Судебка, Патанатомия, Фармакология,
Токсикология и куча других кафедр привлекалось. Гранатовый сок подвергали
всесторонним анализам - но ничего специфического не обнаружили. По всему Союзу
тонны гранатового сока были выданы онкологическим больным в чистом виде - тоже
никакого эффекта. Производтво гранатого сока по всей субтропической зоне Союза
не справлялось с маштабами темы. Закупали консервированый где могли - от Ирана
до Израиля. Опоили грантовым концентратом десятки категорий онкологических
больных - эффект опять же нулевой. Почему-то это мифическое средство помогло
одному Райтсману. Взялись тогда за него, точнее за его останки - тело Райтсмана
основательно изучалось всеми возможными методиками. Нашли - зажившие рубцы от
опухоли и метастазов. Не нашли - ни одной раковой клетки и причины исцеления.
Доктору Кузнецову прижизненного золотого памятника не
воздвигнуто. По слухам, на суде он сам для себя попросил высшую меру и в
дальнейшем никаких касаций да прошений о помиловании не подавал.
АВТОНОМНЫЙ АППЕНДИЦИТ
Старший лейтенант Пахомов ничем особенным не блистал. Три года
назад он закончил 4-й Факультет Военно-Медицинской Академии и вышел в жизнь
заурядным флотским военврачом. Хотя Пахомов был прилежен в учебе, троек за свои
шесть курсантских лет он нахватался порядочно и уже с той поры особых планов на
жизнь не строил. Перспектива дослужиться до майора, а потом выйти на пенсию
участковым терапевтом, его вполне устраивала. А пока Пахомов был молод, и
несмотря на три года северной службы, его романтическая тяга к морским походам,
как не странно, не увяла. Распределился он в самый военно-морской город СССР -
Североморск, оплот Северного Флота. Там находилась крупнейшая база военных
кораблей и подводных лодок. На одну из них, на жаргоне называемым "золотыми
рыбками" за свою запредельную дороговизну, Пахомов и попал врачом. Вообще то это
была большая лодочка - атомный подводный стратегический ракетоносец.
Холодная война была в самом разгаре, и назначение подобных
крейсеров было куда как серьезное. Им не предлагалось выслеживать авианосные
группировки противника, им не доверялось разведки и диверсий - им в случае войны
предстояло нанести удары возмездия. Залп даже одной такой подводной лодки,
нашпигованной ракетами с мегатонными термоядерными боеголовками, гарантировано
уничтожал противника в терминах "потерь, неприемлемых для нации", выжигая города
и обращая экономику в руины. Понятно, что при таких амбициях выход на боевое
задание был делом сверхсекретным и хорошо спланированным. Подлодка скрытно шла в
нужный район, где могла замереть на месяцы, пребывая в ежесекундной готовности
разнести полконтинента. Срыв подобного задания, любое отклонения от графика
дежурства, да и само обнаружение лодки противником были непозволительными ЧП.
Понятно, что и экипажи для таких прогулок подбирали и готовили с особой
тщательностью. Народ набирался не только морально годный,
самурайско-суперменовый, но и физически здоровый. Получалось, что врачу на
подлодке и делать то особо нечего, в смысле по его непосредственной медицинской
части.
Это была всего вторая автономка доктора Пахомова. О самом
задании, о том что, как и где, знают всего несколько человек - сам капраз,
командир корабля, да капдва, штурман. Ну может еще кто из особо приближенных.
Для доктора, впрочем как и для большинства офицеров, вопрос о конечности
Вселенной на полгода или больше решается однозначно - она сжимается до размеров
подлодки. Самым любимым местом становится медпункт - специальная каюта, где есть
все, даже операционный стол. В нормальных условиях он не заметен, так как
прислонен к стене, откуда его можно откинуть и даже полежать на нем от нечего
делать. За автономку много таких часов набегает - бесцельного и приятного
лежания в ленивой истоме. За дверью подводный корабль живет своей размеренной
жизнью, где-то отдаются и четко выполняются команды, работают механизмы и
обслуживающие их люди, где-то кто-то что-то рапортует, кто-то куда-то топает или
даже бежит. А для тебя время остановилось - ты лежишь на любимом операционном
столе, в приятно пахнущей медициной и антисептиками, такой родной каюте, и
просто смотришь в белый потолок. Впрочем пора вставать. Скоро обед, надо сходить
на камбуз, формально проверить санитарное состояние, снять пробу и расписаться в
журнале. Короче изобразить видимость некой деятельности, оправдывающей
пребывание доктора на субмарине. Вот и получается, что доктор здесь, как машина
в масле - стоит законсервированным на всякий случай.
Обед прошел как обычно. Доктор пробу снял, а вот сама порция
почему-то в рот не полезла. После приема пищи замполит решил провести очередное
политзанятие. На берегу это была бы скукота, а тут развлечение, привносящее
разнообразие в монотонную жизнь. Доктор Пахомов всегда серьезно относился к
подобного рода мероприятиям. Если просили выступить, то непременно готовился и
выступал, что надо конспектировал, да и выступления товарищей внимательно
слушал. Но не сегодня. На обеде за миской супа внезапно мысли доктора
закрутились назад, он стал мучительно вспоминать курсантское время, Академию и
свои занятия по хирургии. Впервые он решил не присутствовать на политзанятии. А
виной тому симптомы. Доктор снова лежал на своем любимом операционном столе в
десятый раз перебирая в памяти те немногие операции, на которых он побывал
зеленым ассистентом-крючкодержцем и парочку операций, выполненным его
собственными руками. Он вспоминал банальную аппендэктомию - удаление
червеобразного отростка при аппендиците. Операция на подлодке явление из ряда
вон выходящее, хотя все условия для этого есть. Но наверное, не в этом случае.
Дело в том, что симптомы острого аппендицита появились у самого
доктора Пахомова. После не съеденного обеда неприятно засосало под ложечкой,
потом боль возникла где-то ниже печени. Потом спустилась до края таза. Брюшная
стенка внизу живота в правой половине затвердела. Если медленно давить, то боль
несколько утихает, а вот если резко отпустить, то острый приступ боли кажется
пробивает живот насквозь. Сильная боль, до крика. Пахомов скрючившись слазит со
стола и медленно садится на стул перед микроскопом. Колет себе палец, сосет
кровь в трубочку. Пахнущий уксусом раствор моментально разрушает красные клетки,
но не трогает белые. Доктор осторожно заполняет сетчатую камеру и садится
считать лейкоциты. Здесь вам не больница, лаборантов нет, и любой анализ
приходится делать самому. Черт, выраженный лейкоцитоз! Ещё температура
поднялась. Для верности надо бы градусник в жопу засунуть. Опять ложится на
любимый операционный стол. Как хочется подогнуть ноги, вроде боль немного
стихает. Так, лишим сами себя девственности термометром. Не до смеха, повышенная
ректальная температура развеяла последние сомнения и надежды - банальный
классический аппендицит! Надо звать капитана, командира и бога всего и вся на
нашей бандуре. Такие вещи надо вместе решать.
В двери появляется голова стармеха. "Ну как?" "Хреново, зови
командира". Приходит командир, старпом, особист. Появляется замполит. О-оо, даже
политзанятия прервал! Еще кто-то мельтешит сзади. Начинается не опрос, а допрос
больного. Потом слово берет капраз. Ситуация мерзопакостная, домой идти никак
нельзя, да и долго туда добираться, считай Тихий Океан надо пересечь. Это тебе,
доктор, по страшному секрету говорим в нарушение всех инструкций. И никакую
посудину вызвать не можем. Ну чтоб тебя перегрузить и в ближайший порт
доставить. Всплыть не можем. Ничего не можем. Даже компрессированный радиосигнал
на спутник послать нельзя. Все, что мы можем, это океан слушать, ну и временами
космос через специальную антенну-буй. А иначе это срыв задания и громадная брешь
в обороне. Извини, старший лейтенант Пахомов, но на подобный случай, как с
тобой, у нас инструкция строгая. Жаль что в инструкции аппендицит у самого
доктора не предусмотрен. Скажи нам, что с тобой будет с позиции твоей медицины.
Помрёшь?
Что будет то? А то будет - отросток наполнится гноем и станет
флегмонозным. Потом перейдет в гангренозный, так как ткани умрут, и сосуды
затромбируются. Потом "гнилой червяк" лопнет и начнется перитонит. Если
перитонит будет не сильно разлит, то можно выжить. В конце концов сформируется
холодный инфильтрат, который можно прооперировать и через полгода. Но далеко не
всегда. Чаще от перитонита человек умирает. Или от заражения крови вместе с
перитонитом. Так что скорее всего помру.
Ваше решение я слышал, теперь вы послушайте мое: Родину я
люблю, ситуацию понимаю, вас не виню - наша боевая задача поважнее отдельной
жизни будет. Раз эвакуация невозможна, то шансы выхода через холодный инфильтрат
я использовать не буду. Хреновые шансы, да и больно. Наркотой с антибиотиками
всю автономку ширяться не хочу. Это уже мой приказ, я хоть и маленький
начальник, но медслуждбы. Операция будет. Удачная или неудачная - это как
получится. Авантюра, конечно, но в процентном отношении шансы берег увидеть не
меньше, чем если ничего не делать. А раз никто, кроме меня, операций не делал,
то я ее делать и буду. В помощники мне боцмана Кисельчука позовите, он садист
известный и крови не боится. Да с камбуза мичмана Петрюхина, пойдет кок за
второго ассистента. А еще мне помощь нужна - надо здоровое зеркало из
кают-компании повесить горизонтально над столом, а операционную лампу поставить
с правого боку. Ну и замполит нужен - будет перед моим носом книжку листать,
меня ободрять и нашатырь под нос совать, если отключусь. Пусть поработает
санитаром - один нестерильный нам все равно необходим.
Капраз, это железо, нет сталь каленная. Подпольная кличка
"Камаз: - эмоций, как у грузовика. А тут вдруг преобразило мужика. Всех из
"медички" выгнал. Крепко сжал Пахомовскую руку, трясёт, что-то такое правильное
сказать пытается, а вылезает что-то глупое: "Прости, сынок, ну пойми сынок, если
смерть, сынок, вроде как я тебя приговорил. Вроде на моей совести... Как матери
сказать, сынок... Не прощу себе, но поделать ничего не могу, сынок. Служба..." А
доктор ему и отвечает: "Товарищ капитан первого ранга! Мы это обсудили. В
журнале я свою запись сделаю. Решение мое, приказ мой, подпись моя. Если что,
так прямо и матери и командованию доложите. А вам лично скажу - я старался быть
достойным офицером, хоть и от вас нагоняи получал. Мое отношение к службе не
изменилось, поэтому разрешите приступить к выполнению своих непосредственных
обязанностей". Капраз опять стал Камаз: "Разрешаю, товарищ старший лейтенант.
Выполняйте, Пахомов! Но смотрите, чтоб все как надо. Я лично проконтролирую -
как закончите, вашу книжку ко мне в каюту!" Рассмешил Пахомова такой ответ, он
без головного убора, лежа на столе, отдал честь "под козырек" и с улыбкой
ответил бодрое: "Есть! Будет книжка у вас. Рекомендую, как лучшее снотворное".
Пахомов кое-как слез со стола и держась за стенки и переборки
пошел писать назначение операции самому себе. В хирургах он оставил себя, боцман
с поваром пошли первым и вторым ассистентами. Операционной сестры не было,
замполита приписали как "лицо, временно исполняющее санитарные обязанности".
Описал он и про метод предполагаемой операции, и про зеркало, которое уже
технари устанавливали в его малюсенькой операционной. К нему заглянул кок. "Сан
Сергеич, хорошо, что заглянул. Найди мне чистую пол-литровую банку с крышкой -
мы туда формалина нальём и отросток, как вещественное доказательство, положим".
Будет сделано. Затем опять в операционную - там уже все моется, дезинфицируется.
Зеркало на месте. Пахомов садится на стул и начинает давать указания - откуда
что достать, где что открыть, куда что поставить. Наконец готово. Опять по
стеночкам идет в каюту. Операционная бригада в сборе. Начинается нудный
инструктаж, как вести себя стерильным, как руки мыть, что можно, что нельзя. Ну
невозможно курс общей хирургии прочитать за час, да еще заочно. Понял доктор,
что только зря время тратит. Там на месте разберемся - что скажу, то и делать
будете. Снимай, ребята, робу, одевай нестерильные халаты, маски и фартуки. Давай
теперь мне лобок, пузо и ноги от стопы до колена брить. И чтоб было чисто, как у
баб-манекенщиц! А ноги зачем? Надо! Задумка одна есть. Обрили здесь же, в каюте.
Снова в операционной. Бактерицидную лампу выключили, чтоб не
резала глаза своим сине-ултрафиолетовым светом. Доктор налил первомура из чёрной
бутыли, развёл и стал мыться. Один. Ассистенты смотрят. Затем Пахомов лезет в
биксы, корцангом достаёт перчатки и стерильный халат, одевается. Затем накрывает
столик с инструментами. Инструментов кладет больше, чем надо - с такой бригадой
точно половина окажется на полу. Готово. Всё покрывается стерильной простыней до
поры, до времени. "Ну что, мужики, надо бы мне капельницу поставить, но не в
руку - в ногу, для того и брил. Руки мне свободными нужны". Пахомов бесцеремонно
раздевается до гола. На нём остаются перчатки, маска и белый колпак. На ногу
накладывается легкодавящий жгут. Вены выступили, как у рысака на ипподроме. Вот
хорошая - на голени. Игла у внутривенной системы толстая, колоть такой самому
себя ой как неприятно. Под кожей сразу надувается синяк - чёрт, с самого начала
не все так гладко, как хотелось. Надо опять покопаться, поискать венку,
поширять. Наконец из иглы выбивается бодрая струйка чёрной венозной крови.
Подсоединяется капельница, ослабляется жгут. Теперь порядок. Физраствор пущен
редкими каплями, пока сильнее не надо. Пластырем фиксируется игла по ходу вены.
"Ой, бля! Одну вещь забыл. Товарищ капитан второго ранга -
сходите ко мне в каюту, там в тумбочке пачка презервативов!"
Замполит удивленно смотрит на доктора: "Гандоны? На подводной
лодке? Мы же в порты не заходим! Или вы что тут втихую..."
"Да несите их сюда, сейчас увидите, что к чему!"
Возвращается замполит с пачкой презервативов. Пахомов уже не
стерильный, хоть всё ещё в перчатках - после "сервировки" он уже хватался за что
попало. Он стягивает перчатки и достает два презерватива. Разворачивает и
вкладывает один в один. Потом срезает "носик" - спермоприемник. Достает
резиновый катетер и капельницу. Соединяет их в одну длинную трубку и опускает её
в градуированную банку под столом. Катетер продевает через презервативы и
засовывает себе в член, по трубке начинает бежать моча. "Так, эту золотую
жидкость мы мерить будем, сколько когда натекло. Без катетера, боюсь, что мне
будет не проссаться после операции. Вообще-то его туда стерильным надо пихать,
ну да ладно - уретрит* не самое худшее в нашем деле. Пойдет и так". Презервативы
плотно одеваются на член и фиксирутся пластырем к коже и катетеру. Получается
герметичная манжета - о катетере можно забыть на время операции. Опорожненный
мочевой пузырь сжавшись что-то сдвинул в брюхе - боль резко усилилась. Чёрт, с
трубкой в мочевике, с капельницей в ноге и сильными болями в животе уже совсем
не побегаешь. А-ля хирург-паралитик.
__________
*Воспаление уретры (мочеиспускательного
канала).
Дальше велит поднести ему банку от капельницы. Заранее
заготовлен шприц с лошадиной дозой мощного антибиотика широкого спектра
действия. Такое при нормальной операции не надо. Это так - подстраховка на
всякий случай, операция то совсем ненормальная. Харакири, а не операция. Кто за
что тут поручиться может. Поэтому пойдет антибиотик внутривенно-капельно -
береженного Бог бережёт.
Ну всё, ребята, идите ручки щёткой под краном помойте. Пять
минут на ручку. Хватило бы и двух, но опять же , подстрахуемся. Помылись -
теперь руки в таз с первомуром, квасим кисти секунд тридцать, а затем начинаем
поливать раствором руку от самого локтевого сгиба. Отлично! Мокрые руки держать
вверх. Да не так, твою мать. Чо ты их держишь, как немец под Сталинградом?
Вверх, но перед собой. Ничего не касаясь, ко мне! Пахомов корцангом выдает
стерильные полотенца, что заблаговременно положил на столик с хирургическим
инструментом. Хоть и наставлял, что надо начинать сушить с пальцев, а уж потом
всё остальное и на кисть больше не возвращаться, не получается у них. Вытирают,
как тряпкой солидол после работы. В любой хирургии заставили бы перемываться. Но
нам пойдет, лучшего от такой "профессуры" не дождешься. Теперь халаты. Пахомов
берёт в свою руку шарик со спиртом - намоченный марлевый комочек. Вроде тоже
общие правила нарушает. Разворачивает халат лицом к себе, просит механика
просунуть туда руки. Руки просовываются и тыкаются в нестерильное тело голого
Пахомова. "Так, ты расстерилизовался. На тебе шарик со спиртом - тщательно три
руки и держи их перед собой". Опять же по нормальному и руки перемыть надо, и
халат сменить. Да ну его - болит сильно. Побыстрей бы уже. Повар точь в точь
повторяет ошибку боцмана. Ну и тебе спирт на руки. Готово.
Так, дай мне вон тот разрезанный целлофановый кулёк. Я его себе
на грудь до шеи пластырем налеплю вместо фартука. Теперь меня повторно моем -
замполит, неси тазик! Полулежа Пахомов отмыл руки, без всяких церемоний схватил
стерильное полотенце, высушил первомур. Взял халат со столика, просунул руки -
замполит завязывай тесёмки сзади. Халат подогнут до солнечного сплетения. Дальше
халат не нужен - на половине тела доктор кончается и начинается больной.
Опять спирт на руки, одеваем перчатки. Вначале доктор натянул
свои, затем помог ассистентам. Ну и снова спирт. Спирт - наше спасение, даже
если и не во внутрь. Вроде бы есть возражения? Во внутрь будет после снятия
швов, замполит поддерживаете? Ну если даже замполит поддерживает - тогда точно
будет. И снятие швов, и спирт. Красимся! Пахомов начинает густо мазать свой
живот йодом. Так, чуть подсохло - давай простыню, будем операционное поле
накрывать. Ты что, дурак, делаешь?! Зачем ты это говно с пола поднял?! Не эту
простыню надо. Ну ка возьми спирт на руки два раза, а нагибаться в операционной
имеет право один замполит. Всем стоять, как будто ломов наглотались! Руки до яиц
не опускать!
Правильно - вот эту стерильную простынку. Теперь цапки давай.
Каких таких тяпок не видишь? Я сказал - цапки! А-аа, так это у вас на Украине
так тяпки называются. Я и не знал. Давай вон те зажимчики-кривули, это и есть
цапки. Чёрт, ими через простынь за тело хватать надо. Оо-ой! Аа-ай! Ыы-ых!
Блядь! Фух, ну вот и всё. Да нет, не всё - обрадовался. Всё - в смысле всё
готово начинать операцию. Всем спирт на руки! Руки дружно полезли в банку с
шариками, как дети за конфетами. Любая операционная сестра лопнула бы от смеха.
Замполит, вон ту банку давай. Нет не наркоз. Если вы возьметесь
провести операцию - то с удовольствием сам себе наркоз дам. Новокаин это -
местная анестезия будет. Да-да вот именно, чтоб "заморозить". Пахомов набирает
здоровый шприц новокаина. Начинает себя потихоньку колоть по месту
предполагаемого разреза. Кожа взбухла лимонной корочкой. Перед продвижением иглы
предпосылает новокаин. Вроде не очень больно, но страдание на лице видно. Один
шприц, другой, третий. Вот и подкожка набухла. Только руки уже дрожат. Чёрт
подери, что за дела, ведь считай , что ещё и не начинал. "Сан Сергеич! Вы
буженину делали? А её маринадом напитывали? Да вы что - пользовались для этого
обычным шприцом? Это очень хорошо! Тогда возьмите у меня шприц и напитайте
стенку моего брюха новокаиновым маринадом из этой банки. Не бойтесь - получится.
Я пока чуть отдохну - расслаблюсь. Только стенку насквозь не проткни. Да не
бойся - вгони шприца по три-четыре в обе стороны". Кок начал старательно ширять
новокаин в ткани. Ни о какой анатомии он не думал и перед уколом лекарство не
предпосылал. Получалось очень больно - точно как в гуся или свинину. Однако уже
через десять минут боль стала тупеть и гаснуть. Количество бестолково вколотого
лекарства переходило в качество обезболивания. Пора за нож!
Пахомов опять скомандовал лозунг дня - спирт на руки. За
дверями операционной явно стоял народ - командир корабля приказал подежурить на
подхвате - вдруг ИМ чего понадобиться. Раздались смешки - во дают, их медициной
уже по всей лодке несёт. Видимо вентиляционная система быстро разносила
хлорно-бензиново-эфирно-спиртовой букет хирургических запахов. Пахомов с опаской
взял в еще мокрую от спирта перчатку брюшистый скальпель. По спине побежали
мурашки, ноги похолодели, а в руках снова появилась дрожь. Вот дьявол, только
сейчас он ощутил, как страшно резать себя. Сразу пожалел, что не выпил сто грамм
спирта перед операцией - ни замполит, ни особист, ни кэп не сказали бы ни слова.
Сам решил, что оперировать "под газом" не в его интересах. Тогда терпи. Доктор
зажмурил глаза и решил испытать - будет больно или нет. Он без всякого
прицеливания нажал острием скальпеля на кожу. Ощущалось слабое тупое давление.
Когда он открыл глаза, то с удивлением обнаружил полупогруженный скальпель в
лужице крови. Боли не было. Проба пера очень обнадежила Пахомова, он осушил
ранку и решил, что дальнейший разрез проведёт от неё - просто расширится в обе
стороны. Вроде и так на месте. Разрез надо сделать большой - от моих
слесарей-поваров с маленьким разрезом помощи не будет.
Пахомов закусив губу стал резать кожу вверх от ранки. Ливанула
кровь, хоть и полосонул он не глубоко. Разрез получился под каким-то углом,
некрасивый. Надо бы и вниз сразу расшириться. Салфетки быстро намокали и
тяжелели. Вместе с кровью сочился новокаин, от явно плохой инфильтрации. Пахомов
нашёл пару кровящих мест и сунул туда москиты. Держать голову становилось всё
труднее и труднее - шея крупно дрожала. Пришла пора воспользоваться зеркалом.
Завязать узел под кровеостанавливающим зажимом, глядя в зеркало оказалось делом
почти невозможным. Зеркальное отражение полностью переворачивало движения и
вместо работы оставалась досада. Оставалось вязать на ощупь. "Замполит, пустите
раствор в капельнице почаще - три капли на две секунды. Похоже, мне предстоит
немного крови потерять!" Наконец наложил две несчастных лигатуры - можно
дорезать вниз. Разрез опять получился кривой и рана стала несколько напоминать
математический знак "<" "меньше", только с более тупым углом. Внизу
чувствовалась боль, но кровило не так сильно. Опять москиты легли на сосуды.
Поймать кончик сосуда не удавалось, а когда это выходило, то попутно
захватывалось немного тканей. Такие перевязанные кусочки могут дать некрозы. Но
уж лучше так, чем никак. Пахомов опять взял шприц и скомандовал растянуть рану
крючками. Как крючков нету? А что это? Нет, боцман, "цэ нэ грабэльки", эти
грабли и есть крючки. Рана растянута. Страх кромсать самого себя почти ушел. Для
пущей самостраховки доктор берёт наполненные новокаином шприцы и вкалывает их в
открытую рану в подлежащие ткани брюшной стенки, за апоневроз и мышцы, туда где
ему сейчас придется резать. Колоть себя можно с комфортом - глядя в зеркало.
Новокаина вогнано много - боли нет совсем, но есть чувство расперания в тканях.
Опять скальпель. Подкожка рассечена окончательно и по всей
длине. Палец лежит на фасции-апоневрозе - большом, но тонком и плоском
сухожилии. Кок нашел забавным ловить кровящие сосуды - в ране уже торчит дюжина
москитов, а кровотечения нет! Может был прав Мао Цзедун, когда сказал, что
маоизм и Китайская культурная революция позволяют подготовить врача-специалиста
за 2-3 месяца. Ортодоксальный марксист-ленинец Пахомов начинал верить Великому
Китайскому Кормчему. Боцман и кок в такие сложности не лезли, но сосуды вязали.
Не быстро и неправильно, но прочно: "Ты побачь - уця блядына соскоче. Давай
другу нытку! Чи как там её - лихамэнту". "Не лигаменту, а лигатуру!" "Да якось
воно будэ - нехай лигатура. Сымай щипцы, звязав!"
Тут кок забыв про стерильность бросает крючок и начинает
старательно тереть свой нос под маской. Маска мажется кровью. Первым заорал
замполит: "Ты чо, урод, делаешь!!! Спирт на руки!"
Вмешивается доктор: "И перчатку сменить, а потом опять спирт на
руки. Смотри, и замполит к хирургии за час приобщился!" Точно прав Мао.
Кок идет "перестерилизовываться", первоначальный стресс из-за
свалившейся ответственности боцмана явно уже отпустил: "Доктор, ты ж мэнэ
говорив, шо у тэбе спирту нэма. Глянь сколько тратим! Извините, товарищ капитан
второго ранга, цэ бэз намёков".
Замполит тоже не прочь разрядить обстановочку, но должность
обязывает к строгости: "У нас сухой закон. Это мы не обсуждаем. Сказано же - как
будем швы снимать - тогда и устроим доктору ревизию". Похоже, что в
благополучном исходе операции никто из них не сомневается, хоть сделано
всего-ничего. Вся аппендэктомия ещё впереди.
Кок занимает свое место. Пахомов опять берет скальпель и
вскрывает апоневроз. Ярко-алыми губами выворачиваются мышцы. Где-то перерезана
небольшая артерия, и из нее тонкой струйкой бьёт кровь, окрапляя мелкими
пятнышками простынь и халат кока. "Боцман, лови эту суку - видишь как кровит!" -
орёт несколько струхнувший доктор. "Да, боцман, ты и вправду садист - чего
полраны в зажим схватил? Пересади его аккуратненько на кончик сосуда. Замполит,
раствор в капельнице кончился. Поставь вон ту, маленькую, и гони частыми
каплями. Как только прокапает, опять поставишь большую, но на редкие капли. Вот
так, теперь капает хорошо!"
Похоже ребята и с этим кровотечением справились. Ох и узлы! Им
же только швартовые вязать! Хотя вяжут же крючки на леску, может есть надежда,
что узлы не разойдутся ночью. Может и не спущу на первый послеоперационный день
свою кровушку. Дальше мышцы в другом направлении идут - тут не только резать, но
и тупо расслаивать надо. Ха, получилось - мужики сильные, им мясо раздвинуть не
проблема. И кровит мало. Так, ребята, теперь начинается самое трудное. "Замполит
держи им картинку!" Замполит открывает учебник по хирургии. "Мы сейчас на
глубокой фасции - её разрезать особых проблем нет. Там дальше брюшина. Она
мягкая и вскрыть её надо аккуратно. А вот потом будет самое сложное. Судя по
моим болям, то аппендикс мой за слепой и восходящей толстой кишкой спрятан. Сам
он в рану не выпрыгнет. Надеюсь, что брюшиной он всё же не прикрыт, и вы его без
труда вытащите. Но очень бережно! Если он лопнет - то смерть. Сбоку у него может
быть плёночка-брыжейка. Его надо будет в рану вывести, два раза перевязать и
посередине перевязок отрезать. Ну а потом культю йодом обжечь и кисетом обшить.
Я вам много помочь в выделении аппендикса не смогу. Как вскроете брюшину, то под
кишку - сюда, сюда и сюда надо наколоть новокаина длинной иглой. И только потом
за отросток браться, иначе я могу сознание от боли потерять. Поняли?"
Объясняя Пахомов водил по картинке кончиком зажима, оставаясь
стерильным. Но теперь ляп дал боцман - он ткнул пальцем в перчатке в книжку,
оставив там красное пятно: "Так шо, мне в эту дырку к тебе прям в брюхо руками
лезть?"
Доктор крайне вымученно улыбнулся: "Да, только перчатку смени и
спирт на руки". Пахомов чувствовал себя всё хуже и хуже, и контролировать
ситуацию ему становилось тяжело. "Давайте, ребята, побыстрее, хреново мне. За
кишки потянете, могу отключиться. Тогда вам замполит один будет эту книжку
читать".
В брюшную полость вошли быстро и без проблем. Брюшину сам
Пахомов подхватил пинцетом и боцман без колебаний одним движением рассек её,
приговаривая: "Брюхо як у сёмги, а икры нэма!". Потом попытались подвинуть
слепую кишку для забрюшинной анестезии. Тут и началась главная пытка! У Пахомова
выступили слезы, его пробила дрожь с холодным потом. Через стон он сказал:
"Стойте, мужики, очень больно! Плесните на кишку пару шприцов новокаина, может
поможет, а потом продолжим". Вне зависимости от обезболивающего эффекта, он
решил терпеть и стиснул зубы. Плеснули. Подождали минуту и опять полезли куда-то
колоть. Вроде боль немного стихла, но всё равно, когда тянули кишку, она
оставалась на грани переносимости. Слёзы полились ручьем, а стоны доктор уже и
не сдерживал. "Бляди, давайте отросток в рану!!! Мочи больше нет!"
Боцман в очередной раз сказал свое заклинание "а якось воно
будэ" и решительно запустил руку в рану. Пахомову показалось, что с кишками у
него попутно выдирают и сердце. Внезапно боль унялась. Левая рука боцмана всё
ещё утопала где-то в Пахомовском брюхе, а правая рука бережно, двумя пальчиками,
вертикально держала весьма длинный, багрово-синий червеобразный отросток.
Анатомическая удача - брыжейки практически не было, все сосуды шли прямо по
стенке аппендикса. К ране вплотную прижималась слепая кишка. Пахомов схватил
лигатуру и попытался приподняться. Замполит поддерживал его под плечи.
Напряжение брюшной стенки опять пробудило боль и Пахомов заговорил с
подвыванием: "Щаа-ас, я-ааа тебя-ааа, суку, апендюка, перевяжу!" Перевязал.
Хорошо ли, плохо - сил нет переделывать. Уже лёжа и глядя в зеркало перевязал
ещё раз. Потом окрасил йодом своего больного червяка и отсёк его.
Замполит заорал "Есть операция!!!" и подставил банку с
формалином. Отросток плюхнулся в банку, а культя и слепая кишка опять ушли в
рану. Вот досада! "Боцман, достань опять, так чтоб обрубок мне был виден! Ушить
надо!" Пытка повторилась снова и закончилась тем же - странно и совсем не по
хирургически выкрутив руки боцман снова вытянул слепую кишку. Он сильно и больно
давил на брюхо. Картина такой ассистенции совершенно не походила на то, что
делали в клиниках. Слабеющей рукой Пахомов взял иглодержатель с кетгутом -
специальной рассасывающейся нитью. "Только бы не проколоть кишку насквозь!" Он
ещё раз прижёг культю отростка йодом и попытался подцепить иголкой наружный слой
цекума. Выходило плохо. Иглодержатель перешёл в руки кока. У того тоже выходило
не лучше - кое где нить прорвала ткани, но местами держала. Попытались затянуть
кисет. Получилось довольно некрасиво, но культя отростка утопилась. "Ладно, не
на экзамене, сойдет и такая паутина. Вяжем." Узел Пахомов завязал сам. Показал
как надо шить брюшину простейшим обвивным швом. На это дело пошел боцман, твердя
свою мантру "а якось воно будэ, а шо - як матрас штопать!" Потом лавсаном ушили
апоневроз. Узлы были несколько кривые, но фасция на удивление сошлась весьма
ровно. Брюшная стенка была настолько перекачана новокаином, что её Пахомов уже
шил сам, практически не ощущая никакой боли. Сам он и закончил операцию, наложив
швы на кожу. Швы, правда, тоже были далеко не мастерские - кое где выгладывали
"рыбьи рты" от неправильно сошедшихся краев под узлом. Да плевать - лишь бы не
разошлось, а уж уродливые рубцы на брюхе как-нибудь переживём.
Наконец наложена повязка. "Замполит, сколько там мочи с меня
накапало?"
"А кто его знает - банка полная и лужа на полу... Да мы
помоем!"
"А времени сколько прошло?"
"Кто его знает. Долго возились, а время мы что-то и не
засекали..."
"Да-аа, бригада у меня подобралась. Ладно - вытащите мне
катетер, пора перебраться из операционной в каюту-изолятор".
Напоследок Пахомов засадил десять миллиграмм морфина прямо в
капельницу, со словами, что работа работой, но надо и отдохнуть. Затем быстро
докапал остатки и приказал сменить банку на обычный физраствор. В физраствор
опять дали антибиотик и пустили очень редкими каплями, а глаза доктора
заблестели, и по телу разлилась приятная истома. Боль и сомнения отступили на
второй план. Хотелось покоя и уюта. Подали носилки и множество сильных рук
бережно сняло расслабленное тело со стола и потащило в изолятор. Пахомов
пошутил, что сегодня он порядок нарушает и протокол операции писать не будет.
Похоже никто его шутку не понял. А через десять минут доктор уже спал странным
сном с сюрреалистически яркими сновидениями.
На утро (если такое деление времени применимо к подводным
лодкам в автономном походе) температура была 38. Рядом на стуле дремал
офицер-акустик свободной смены. Стало понятно, что в сиделки к доктору-герою
рвутся многие. Пахомов негромко позвал спящего: "Василь, ты мне утку не подашь?
Боюсь, что швы хреновые, разойдутся. На постельке хочу дней пять полежать".
Акустик подскочил как ужаленный и стал подкладывать утку. Оправившись, доктор
попросил новую банку физраствора и ещё раз засадил туда антибиотик. Тут в дверь
постучали - это был капраз, командир ракетоносца собственной персоной.
"Ну, здравствуй, док. А ты, старлей - мужик. Придем домой,
проси, что хочешь - на любую учёбу отправлю. Сам по штабам хлопотать буду. Эх
жалко такого хлопца терять - но уж если ты себя смог прооперировать, то уж
других... Ты - хирург!"
"Спасибо, товарищ капитан. Спасибо за доверие!" Потом они ещё
поболтали с полчаса в основном на околомедицинские темы и шеф собрался уходить.
Тут из-под одеяла Пахомова раздался нелицеприятный громкий пердёж и каюта быстро
наполнилась "ароматом". Капраз сконфузился, а Пахомов закричал "Ура! Это моя
самая приятная музыка на сегодня! Газы отошли - кишечник работает. Уж не буду
извинятся". Капраз улыбнулся, опять пожал доктору руку и вышел из благоухающей
каюты.
Затем пришел кок. После доктора, его помошников боцмана и кока
на борту чествовали героями номер два и три, а замполита - номер четыре. Правда
из рассказа самого замполита получалось, что это он чуть ли не единолично
выполнил операцию, руководствуясь мудрыми решениями партии. Хотя все знали вес
замполитовских слов. Кок пришел узнать, чего же больной желает откушать?
Сегодня, пожалуй, ничего - попью глюкозки. А вот на завтра захотелось
гоголь-моголя, манной каши на молоке и шоколадных конфет. Кок на каприз не
обиделся, сказал что исполнит.
К вечеру температура спала до тридцати-семи, что Пахомову
страшно понравилось. Антибиотики прокапали еще раз, а потом надобность в них
отпала. Доктор явно полный курс завершать не собирался. На ночь он решил никаких
обезболивающих не принимать, а выпил две таблетки нитрозепама - сильного
транквилизатора со снотворным эффектом. Шов болел, но вполне терпимо. "Под
транками" спалось нормально.
На следующий день кок принес красиво сервированный поднос с
тарелкой манной каши на молоке и гоголь-моголь. И то и другое было сделано из
порошковых продуктов, но вполне вкусно. Пахомов поел, а дальше началось
странное. Шоколад! Коробка конфет от самого капитана (хранил себе на День
Рождения), старпомовские трюфеля, "Птичье молоко" от штурмана, "Каракумы" от
радиста, грильяж в шоколаде от ракетчиков, шоколад "Вдохновение" от реакторного
отсека и много, много чего. За свою лежку Пахомов съел по чуть-чуть из каждой
коробки, а остальное сберёг на собственную "выписку" - ссыпал остатки в большую
чашку и раздал всем в кают-компании после ужина к чаю. Праздник то семейный,
общий!
Швы Пахомов снимать не спешил - решил подождать для верности до
седьмого дня, хотя рана выглядела вполне прилично. Не совсем он себе верил -
мало ли чего и как он там навязал, пусть срастётся получше. Вечером шестого дня
к нему опять зашел Камаз. Видимо от замполита разнюхал, что доктор кое-чего
обещал. Тянуть волыну и косить смысла не имело, и Пахомов решил сказать
командиру в открытую: "Товарищ капитан, я тут это, ну тогда, бригаде моей
пообещал кой чего... Мол если всё нормально будет, ну я всем спиртяшки плесну.
Так символически, немного..." Камаз зло смотрел на доктора своими стальными
непроницаемыми глазами. Такой взгляд ничего хорошего не сулил: "Снятие швов
проведёте сразу после ужина. Это приказ. Я приду, проконтролирую!"
Об этом разговоре Пахомов оповестил всех участников. После
ужина он в одиночестве отправился в операционную, которая опять стала обыденной
"медичкой-процедуркой". Опустил стол, снял штаны и отлепил повязку. Рана
абсолютно чистая, даже "рыбьи рты" под неудачными швами загранулировались и по
краям пошла нормальная эпителизация. Работая пинцетом и ножницами доктор резал
нити у самой кожи и резко дёргал - старые лигатуры выходили легко, не больнее
комариных укусов. Когда осталось снять последний шов, дверь каюты бесцеремонно
распахнулась. В проёме стоял грозный Камаз. Доктор застыл с пинцетом в руке и
вытянулся по стойке "смирно" со спущенными штанами. Командир шагнул в
процедурку: "Ну как?" "Да всё отлично, товарищ капитан первого ранга" -
отрапортовал старлей.
"Бригада, заходите!" За ним ввалились замполит, кок и боцман.
"Товарищи офицеры, больше всего на свете я не переношу болтунов и стукачей! Если
где-то услышу хоть полслова - ззз-сгною! А сам всё буду отрицать". С этими
словами Камаз извлёк откуда-то небольшую банку домашних консервированных
патиссонов. Всем всё стало понятно; доктор лихо срезал последний шов, натянул
штаны и нырнул за бутылью и стаканами.
Близился конец похода. Лодка уже не лежала в дрейфе, а весьма
активно работала своими гигантскими винтами. Скорее всего домой. Этого никто,
кроме приближенных, конечно не знал, но каждый догадывался. Старший лейтенант
медицинской службы Пахомов всё также бесцельно лежал на своем операционном столе
и глядел в белый потолок. Зеркала не было - его давным-давно перевесили на
старое место в кают-компанию. Мысли доктора были просты и прозаичны. О его
будущем. Вероятно будет представление к награде. Камаз не соврал - поможет. Надо
писать заявление в клиническую ординатуру. По общей хирургии...
ПРАВИЛЬНЫЙ ПОДХОД
или пропедевтика на ВПХ
Этот забавный эпизод произошёл на Кафедре Военно-Полевой
Хирургии, или как принято говорить у военврачей - на ВэПэХа. Тогда я был всего
лишь зелёный курсант-первокурсник и там пробовал себя в качестве будущего
хирурга в научном кружке (выброшенное время - к хирургии в дальнейшем не
подходил на пушечный выстрел). Кто из младшекурсников не мечтает стать хирургом?
Вот и я был не исключение. В те юные годы ВПХ мне нравилась, и нашел я себе на
этой кафедре толкового молодого научного руководителя - майора Константина
Яковлевича Гуревича. Ныне этот дядька весьма известен - один из ведущих
профессоров в ГИДУВе, или как он сейчас обзывается - Медицинской Академии
Последипломного Образования. Ну а тогда сей учёный был заурядным клинордом*,
только-только отписавшем кандидатскую.
__________
*Неформальное сокращение от "клинический ординатор",
младшая должность военврача в клинике или госпитале.
Весна первого курса, снег ещё не стаял, ночами холодно. Позвал
меня майор Гуревич "на крючки" в своё дежурство - помощи не много, волосы брить,
мочу катетером выпускать, операционное поле йодом мазать, да рану для хирурга
растягивать. Но какое ни есть, а приобщение к рукоделию - к оперативной
медицине. Надеюсь не забыли, что "хирургия", это "рукоделие" по латыни. Сам
Гуревич хоть и большая голова (в смысле умный), а росточку маленького. И вот в
его дежурство поступает здоровенный химик с колото-резаным ранением в области
правой почки. Может сейчас термин "химик" не совсем понятен, на тогдашнем сленге
"химиками" называли зеков на вольном поселении - вроде как условно-досрочно
освобожденный, но обязан ежедневно отмечаться.
Зечара здоровенный, росту за два метра, весу за сто-пятьдесят
кило, ботинки размера этак сорок шесть - сорок восемь. Да такой и в солидном
костюме по Невскому пройдет - от Адмиралтейства до Гостиного Двора народ в след
смотреть будет. А тут мороз, из "Скорой" весьма бодро соскакивает этот амбал с
голым торсом, на его бычьем теле не обнаруживается естественного цвета кожи -
одни тюремные татуировки и алая полоска крови на спине. На все вопросы докторов
и сестричек отвечает исключительно матом вперемешку с тюремными идиомами. Ко
всему прочему видно, что наш Геракл крепко пьян и настроен весьма агрессивно.
Кулаки как баскетбольные мячи, а пальцы веером - точно павлиний хвост. Как к
такому подойти? Гуревич ему едва ли до плеча. Сестрички вмиг врассыпную.
Дежурный реаниматолог опасливо из предоперационной выглядывает. От меня,
малолетки, тоже толку, как с козла молока. Ситуация патовая.
И тут Константин Яковлевич вдруг преображается. Вроде как он не
хирург и кандидат медицинских наук, а обычный работяга с хулиганским уклоном.
Гуревич: "О-оо, Васёк, сколько лет, сколько зим! Какие люди к
нам пожаловали! Проходи родной, не стесняйся."
Зек: "Ты чё, Айболит, в натуре? Не Васёк я, Васёк на "хулигане"
ещё год назад погорел, ему "строгую Ригу" приписали. Я Жора-Маленький, разуй
глаза, мудило!"
Гуревич: "Опа! Неужели сам Жора-Маленький?! Совсем я плохой
стал, таких людей перепутал. Жорик, ну проходи, щас мы с тобой за встречу
спиртугана гахнем!"
Зек: "Ты чё, Айболит, в натуре?"
Гуревич: "Да за базар отвечу. У меня в моей каморе спирта хоть
залейся, хоть утопись!"
Зек: "Ну давай, пошли по маленькой".
Гуревич проводит зека в предоперационную. Реаниматолог убегает,
и там остается только операционная сестра Тамара. Тётка молодая и очень
симпотная, хоть и форм Рубенсовских. Гуревич показывает на неё пальцем: "О, это
моя начальница, бугриха здешняя. Щас у неё спиртягу будем клянчить. Тамарочка,
золото, вишь ситуация - друг закадычный ко мне зашёл, выдай нам спирту литра
два".
Тамара впадает в предобморочное состояние, бледнеет, молча
показывает на стеклянный шкафчик с бутылью и пулей выскакивает из
предоперационной. Гуревич лезет в шкаф, достает здоровенную бутыль коричневого
стекла, литров этак на пять и почти полную. Открывает пробку и нюхает: "Чистый
спирт! Самый лучший, самый медицинский, садись Жорик на стульчик, а я огурчики и
стаканчики организую".
Выходит он из предоперационной как будто ничего не происходит.
Все к нему, на мордах немой вопрос: "Что делать?" Гуревич голосом дежурного
хирурга говорит: "Пустую литровую банку, пару соленых огурцов и два стакана". И
без всяких дальнейших объяснений шмыг назад в предоперационную. Оттуда слышно:
"Жорик, моя бугриха добро на спирт дала. Сказала, что бухать можно столько,
сколько захотим. Только её на стрём твоя рана поставила. Что было-то? Пока нам
стаканЫ и закусь принесут, ты забазарь всю историю. Ну чё за кипеж был, в
натуре?"
Зек: "Да в натуре подляну кинули! Падлы - перо в спину".
Гуревич: "Сознанку не терял?"
Зек: "Ты чё, в натуре? Они б меня затоптали! Не-ее, я
продержался. Хреново было, но вниз сошёл, а там контролер внутреннего порядка,
падла, скорую вызвал. Типа грузись, блатата, а то назад в зону отчалю. Ну я,
понятно, лучше сюда, чем на лесоповал. Чё свистеть-то, вот и все дела".
Гуревич: "Жора, ну ты молодец, в натуре!"
Зек: "На молодцах нормы списывают, а я, в натуре, с понятиями!"
Гуревич: "Жора, так ведь и я о том же! Ты же с понятиями, сразу
видно, что не фраер. Так вот я тебе по понятиям скажу: что тебе перо в спину
всунули, это или дешёвое фуфло, типа не фиг суетиться. Или тебе труба - через
час ласты склеишь и даже на обидку ответить не сможешь. В натуре так, век воли
не видать! Наверняк тебе эти падлы почку прошили".
Зек: "Ты чё, Айболит, в натуре?"
Гуревич: "Да в натуре, Жора, сказал же - век воли не видать.
Сейчас нам закусон принесут и банку. Так вот, ты в эту банку пописай. Если там
одна моча, то тогда мой базар - пустой прогон и холостые беспонты. Бухнем
спиртяшки, помажем ранку йодом и пойдёшь себе домой. Ну а если что серьёзное, то
я тебе листочек и карандашик дам - может успеешь прощальную маляву мамане или
там друганам накатать".
Зек: "Ты чо, Айболит, в натуре? Ты - на воле, да и бабы через
дверь смотрють, мне так ссать западло. Неси банку и вали в калидор!"
Реаниматолог, опасливо поглядывая, вносит пластмассовый поднос.
На подносе литровая банка, два стакана и блюдце с нарезанными огурцами. Гуревич
берёт поднос, ставит на свою табуретку и выходит. Дверь в предоперационную
остается открытой. Зек недовольно смотрит на собравшийся в коридоре персонал
клиники: "Вы чё, в натуре? Чё театр? Чё не ясно? Не, ну в натуре!" Затем зек
берет с подноса банку и в своих грязнючих ботинках идет в стерильную зону
операционной. Дежурная бригада заглядывает в дверь.
Зек: "Не, ну вы чё, в натуре?! Щас мОзги вышибу!"
С этими словами зек захлопывает двери в операционную, да и ни у
кого уже нет особого желания смотреть, что там происходит. Проходит минуты
три-четыре. Дежурная бригада начинает волноваться. В основном теоретические
предположения крутятся вокруг шкафов с медикаментами группы А. Наверное зечара
их уже разгромил и морфином колется. Или выбил окно и смылся со всем запасом
наркотиков. Делать нечего, майор Гуревич, как главный на дежурстве, берёт риск
на себя - подкрадывается к дверям и чуть приоткрывает одну створку.
Голос Гуревича в момент снова становится властным голосом
ответственного хирурга: "Санитарка, приберите. Вынести всё и быстро
дезинфицировать пол! Бригада - мыться. Пенетрационное ранение правой почки,
острая кровопотеря. Сестра, быстро кровь на группу и кровь на гематокрит!"
Мы вваливаемся в предоперационную. Сквозь распахнутые двери
стерильной зоны нам предстает следующая картина: на операционном столе на животе
лежит абсолютно голый зек. Вся его одежда аккуратно сложена на полу, и венчают
эту кучку его громадные грязные ботинки. Рядом стоит литровая банка, почти до
краев наполненная ярко-красной артериальной кровью. Зек медленно поворачивает
голову: "Друганы, режьте меня!" А затем обращается персонально к майору
Гуревичу: "Слышь, братан! Ты же свой, паря, не надо письмо мамане. Спаси, бля
буду, век воли не видать. Да я за тебя везде впишуся, бля буду! Спаси,
братан!!!"
Операция прошла успешно. Но это мелочи, главное -
индивидуальный подход к больному!
БОРЩ С ПИВОМ
Заговорив о "крупногабаритных случаях", сразу вспоминаю ещё
одну историю. Дело было в Клинике Факультетской Хирургии. "Факультетка"
специализировалась в основном на ургентной абдоминальной хирургии. Поясню что
это такое - это когда в животе какая-то проблема, требующая немедленной
операции. Ну там аппендицит, ущемлённая грыжа, или например, когда камень в
желчном пузыре отток желчи закупорил, та обратным ходом в кровь пошла, а сам
пузырь вот-вот порвётся. На хирургическом жаргоне всё это называется "острый
живот".
В Военно-Медицинскои Академии (сокращённо ВМА) тогда имелись
свои машины "Скорой Помощи", которые привозили "тематических" больных -
вылавливали по всему городу случаи, попадающие под профильность клиник и
необходимых для демонстрационных целей учебного процесса. Так вот дежурный
капитан-клинорд, который попал на этот вызов, буквально через минуту после
осмотра больного позвонил назад в клинику, истерически требуя срочно прислать
вторую машину со специальными носилками и четырёх курсантов ему в помощь.
Срочно! Очень срочно, потому как остановлено движение поездов на Петроградской
ветке метрополитена.
Михаил Александрович демонстрировал "острейший живот", хотя в
бытовом понятии его живот был плоским, как аэродром, и зыбучим как бархан. Этa
безмерная жёлтая масса заполнила почти весь проход в вагоне остановленного
поезда метро. Там, если не считать доктора, больше никого не было, а тётеньки в
форме и менты отгоняли зевак, столпившихся на перроне в момент переполнившейся
станции. Сам Михаил Александрович уже не вставал, а вытащить его за руки и за
ноги из из вагона не смогли, как и несмогли его уместить на обычные носилки, из
тех, что имеются в медпункте каждой станции. Потому что при росте под метр
восемьдесят вес Михаила Александровича приближался к трёмстам кило!
Михаил Александрович был домосед, любитель дивана, телевизора и
книжек. Работал он дежурным эликтриком-цэпэушником, точнее оператором
центрального пульта управления (ЦПУ) на какой-то мудрёной подстанции. Из всех
обязанностей ему вменялось главное - без устали сидеть по двенадцать часов на
стуле в помещении без окон перед громадным пультом с бесчиленными лампочками, и
если где какая лампочка замигает или потухнет, немедленно вызвать по тому месту
дежурную бригаду. Сам Михал Александрыч ничего не чинил. Оплата на этом месте
была так себе, и туда никто не рвался - сидеть там было неимоверно скучно, а
смотреть телевизор строжайше запрещалось, поэтому дежурный электрик слушал радио
и постоянно что-то жевал, чтоб скоротать время. А вот добираться на работу было
без проблем - каждый день маленький автобус их подстанции, полугрузовая,
полупассажирская дежурная "летучка" перед работой появлялась под окнами и
услужливо сигналила, а после смены забирала Мишку домой. Впрочем не его одного -
часто многих электриков так развозили. Однако если остальных часто, то его -
всегда. Народ-то понимал, как тяжело их коллеге приходится! Такая вот
полулегальная услуга, своего рода доплата за скуку.
В этот день случилась беда. Впервые за долгие годы работы
Александрыч забыл свой "тормозок"! Здоровый свёрток с котлетами, отварной
картошечкой, яйцами вкрутую, бутербродами, тремя пакетами молока, а также
дюженой конфеток и кучей бубликов-сухариков, заботливо приготовленный его женой
ещё с вечера, так и остался лежать в холодильнике. Вместо него Мишка прихватил
кулёк сухой алебастровой штукатурки, что завалялась у него с незапамятных
времён, и что он по случю обещал кому-то на работе. По инерции взял свёрток в
руки и успокоился, хлопнул дверью и тяжело отдуваясь потопал до лифта. Жил он на
третьем этаже, но лифтом, сами понимаете, пользовался всегда. А про второй
свёрток, где завтрак, он же ленч, обед и полдник, как-то совсем забыл...
К середине смены, когда подошло время главного "перекуса", муки
голода превратились в настоящую пытку. Мишка обшарил все ящики в ЦПУ, но не
нашёл там ничего, кроме несчастной замызганной карамельки. Смокча конфетку как
можно нежнее и пытаясь растянуть удовольствие, он заглянул в мусорную корзину -
вчера жена дала ему курицу и может там остались кости... Но нет, уборщица уже
успела всё опорожнить. Ко дну прилипла маленькая скрученная шкурка от сала. Это
уж точно ещё с прошлой недели. Конфетка слизалась окончательно, обдав язык
прогорклым повидлом. Через секунду во рту стало совсем пусто. Мишка воровато
огляделся - за открытыми дверями никого. Он запустил руку в мусорку, бережно
отодрал сальную шкурку и быстро засунул её в рот. На приторный карамельный
остаток горько наложился вкус солёного сала. "Дурнэ як сало без хлиба",
вспомнилась ему тёщина поговорка, и тут же шкварочка соскользнула в пищевод.
Голода эти находки не утолили, даже наоборот, разбудили какое-то неистовое
урчание в кишках, отчего ему стало совсем невыносимо. Мишка тщательно облизал
конфетный фантик, и обречённо вздохнув, опустил его в мусор.
Вообще день этот оказался удручающе гадким. К концу смены
прибыла дежурная бригада, радостно объявив, что у "летучки движок дал клина", и
завтра им из Горэнерго срочно пришлют другую машину. А на сегодня вся работа
отменяется. Мишкиному сменщику уже позвонили, из-за форсмажора тот приперся на
работу раньше и наконец отпустил голодного Саныча на все четыре стороны. Мишка
запыхтел паровозом, и быстро, насколько позволяла его комплекция, побрёл на
выход. Вообще-то он ненавидел самостоятельные поездки по городу, да и последний
раз в метро спускался пожалуй пару лет назад. На полпути до станции одышка взяла
своё, и Алексадрыч тяжело опустился на лавочку в первом попавшемся сквере. Через
минуту мимо проскочил паренёк, кому он принёс алебастр. Заметил Саныча, сразу
предложил зайти - пропустить по маленькой. Чего ж не зайти! С удовольствием.
Мишка, словно переросток-Винни-Пух, сглотнул слюну. В гости это хорошо, благо
идти всего до соседнего дома, и пытки лестницей не будет - хата на первом этаже.
За заветной дверью вместо ожидаемых вкусных ароматов
чего-нибудь жаренного, в нос ударил запах краски. К сожалению, жена у паренька
уехала с детьми в отпуск, и тот временно холостяковал, занимаясь мелким
квартирным ремонтом. Такая работа давала уважительную причину самому себе ничего
не готовить - главным местом ремонта была кухня. Из всех припасов, что супруга
наготовила перед отъездом, осталась одна здоровая кастрюля борща. А мужики, они
ведь в таких ситуациях частенько становятся как дети - вначале съедят всё
второе, потом пожрут колбасу, а первое стоит, пока не скиснет, коли никто им его
не греет и на стол в тарелочке не подаёт. Короче к кастрюле борща даже хлеба нет
- единственную корочку пустили на "занюх" припрятанной чекушки водки. Хозяин
увидел Мишкин голодный взгляд и подзадорил: "Мих-Саныч, да ты ешь, не стесняйся!
Хоть всё съешь - всё равно я этот борщ в унитаз вылью, пожалуй он завтра уже
скиснет. Выручай, чего добру пропадать?!"
И Мишка ел. От пуза ел. Борщ был не гутой, кислый, но в
общем-то вкусный. Кастрюля быстро пустела. Его коллега смотрел на такое чудо и
только ахал от восторга, подзадоривая его. Наконец голод отступил, Мих-Саныч
наелся. Благодарный хозяин вызвался проводить Мишку до метро. Побрели неспешно,
чинно. Вот уж и станция. А на пятаке перед ней - ларёк, пиво в розлив. Ну давай
на прощание по кружечке. По кружечке не вышло, вышло не то по пять, не то по
шесть, а может и побольше, кто их там считал. Хорошо хоть рядом с "точкой"
туалет, нужда не мучает. Простояли до закрытия - белые питерские ночи незаметно
крадут вечернее время.
Наконец распрощались. Мишка поджал левой рукой живот, и кое как
запустил правую руку в брючный карман. Обдавливаемая со всех сторон складками
жира, рука нащупала мелочь. Фух, вот он - долгожданный пятак. Протискиваться
через через хищные створки Александрыч не любил. Он опустил монетку в крайний
турникет, где проход шире, пропыхтел мимо вахтёра и осторжно стал на эскалатор,
надёжно перегородив его для всех желающих бежать вниз. Осталось самое страшное -
сойти с эскалатора. Он завистливо посмотрел на стайку молодых студентов, весело
прыгающих через "гребёнку" где-то впереди. Опасная черта всё ближе и ближе.
Мишка сконцентрировался и сделал критический шаг. Тело закачалось, но ничего -
не упал, не потерял равновесия. Слава Богу пронесло. Заранее подгодав место, где
остановится вагон, из которого ему будет ближе всего выходить на его станции,
Мишка остановился, невольно морщась от удивлённых взглядов прохожих - его фигура
явно привлекала внимание. Впрочем, народу на станции было не много, а вскоре
подошёл поезд, в котором тоже полно пустых мест. Ну вот и проделана самая
сложная часть его сегодняшнего вынужденного путешествия. Мих-Саныч уже успел
пропотеть, словно на него вылили ведро воды. Он вздохнул с облегчением, прошёл в
вагон и, предчувствуя как приятный холодный дермантин коснётся его липкой спины,
с наслаждением плюхнулся на сидение.
Наслаждения не получилось. Случилось нечто ужасное - как будто
ему в живот вогнали кол. Острая боль пробила его. Та боль, что называют
скручивающей. Он бы и скрутился, если б не его телеса. Живот гузно сверзился на
бок, потащив за собой всё тело. Усидеть не было сил, и Михаил Алексадрович упал,
а тут поверх боли вдруг нахлынула такая слабость, что и на помощь не позвать.
Миша захрипел, потом жалобно заскулил. Народ повскакивал с кресел, попытался его
поднять. Всё что им удалось, так это перевернуть Мишу на спину. В этом положении
ему лежать было даже тяжелее, чем на боку, его хрип перешёл в громкое сдавленное
сипение пополам со свистом, как будто его тело подкачивали велосипедным насосом.
Кто-то дёрнул стоп-кран, поезд завизжал тормозами, и из селектора послышался
грозный голос машиниста. Уяснив, что происходит, машинист снова тронул поезд,
пообещав "Скорую" на ближайшей станции.
На ближайшей станции прибежали два малохольных мента с
носилками, но и они не смогли вытащить Мишу из вагона. Ситуация сложилась
неприятная - стоит целая ветка, в подземном городе образуется людской затор.
Поэтому и завернули туда первую попавшуся скорую, на счастье с нашим клинордом.
Клинорд же оказался мужиком толковым, быстро распознал у этого гигантского
толстяка "острый живот", а не стандартную проблему с сердцем. Поэтому и решил
эвакуировать больного в свою родную "Факультетку".
Дополнительная помощь в виде четырёх здоровых детин в
курсантской форме с раскладными НШБ-2 ("носилками широкими брезентовыми" по
старой военснабженческой номенклатуре) поспела буквально за минуты. Носилки в
проход рядом с телом не вставали - места мало. Пришлось под него подложить
обычные носилки, да пару человек поставить по краям живота. Кое-как вынесли тушу
из вагона и уже на перроне перевалили на НШБ. Потом на эскалаторе поставили
головной конец на ступенку, а ноги держали, попеременно сменяясь и стараясь
поддерживать тело по возможности горизонтально. Хорошо хоть, что тётка выключала
эскалатор, давая бригаде погузится и сойти. В "Скорую" тащили его вшестером, и
то руки аж белели от напряжения.
Ну наконец туша в Клинике. Толстенькие обычно повышенным
давлением страдают, а тут низкое, и дальше падает, а пульс наоборот растёт. Ого,
вот уж зашкалил за сто тридцать! Такое обычно при кровопотере. Дежурный хирург
пытается сквозь жир прощупать живот. Руки врача топнут в гигантских складках,
скрываются мягких волнах жировой трясины. Наконец удаётся докопаться до брюшной
стенки. Живот твёрдый, как доска. Если бы наш богатырь был бы раза в три
полегче, он пожалуй бы завертелся ужём от боли, а так только пронзительно
завизжал, судорожно забив кистями рук, словно выброшенный на берег кит.
Ответственный хирург морщится - клиническая картина не слишком
понятная. Ну ка, давайте ему сделаем лапороцентез. Это малюсенькая операция с
сугубо диагностической целью - в животе делается небольшой разрез, потом в эту
дырочку заводят крючёк, им цепляют переднюю брюшную стенку и поднимают её
"палаточкой". В образовавшееся пространство вводят специальный инструмент,
лапароскоп, если нужно чтоб было лучше видно, то дополнительно подкачивают брюхо
стерильным газом и спокойно рассматривают все органы. Можно также засунуть
обычную трубочку от капельницы, подоседенить к ней шприц и взять содержимое
брюшной полости на анализ. Вообще-то в норме там сухо - всякая жидкость
находится исключительно внутри кишек.
Где-то в клинике нашли здоровый толстенный кусок акрилового
оргстекла, больше чем метр на полтора и сантиметра три толщиной. Промыли
дезраствором, протёрли спиртом, положили его на операционный стол, сверху
покрыли стерильной клеёнкой и простынями , а уж потом перекатили нашего
негабаритного больного. Сделали лапороцентез, подцепили брюшную стенку - крючёк
по самую рукоятку скрылся в жиру. Потягивать эту массу пришлось двоим, да и то
без особого успеха. Внутри почти ничего не видно. В норме на внутренних органах
лежит этакая кисейная сеточка с жировыми включениями - большой сальник
называется. Так вот сальник у Михаил Александровича представлял собой лоснящиеся
непроходимые тяжелые торосы белесого жира, по которым бежала реденькая паутинка
кровеносных сосудов. Дали в брюхо газ на максимум. Где-то по самому краю
сальника появилась полоска жидкости. Попробовали отсосать шприцом пару
миллилитров. Странная жидкость - красноватая, мутная. Поставили больному
предварительный диагноз "прободная язва желудка", быстренько погружаем в наркоз
и идём уже на настоящую лапаратомию - операцию, где широко вскрывается передняя
брюшная стенка ровно по срединной линии живота.
Подошёл анестезиолог с клинком-ларингоскопом.
Сестра-анестезистка пустила по вене наркотик, больной обмяк, теперь надо быстро
засунуть ему в трахею трубку, а потом специальными лекарствами-миорелаксантами
отключить мышечный тонус и сразу же подсоеденить к аппарату искуственной
вентилляции. Человек буквально парализован, и сам дышать уже не может, воздух в
его лёгкие будет подавать машина. Зато ничто не будет мешать хирургу работать.
Легко сказать быстро - у этого пациента и второй и третий подбородочки имеются,
и каждый потяжелей хорошей ягодицы будет, да и шея какая грациозная - как у
самого породистого борова на пике откорма. Такое едва гнется и к быстрой работе
не располагает. А сам жир! Жир - это депо для большинства лекартсв. Не додай
наркотика - умрёт человек от болевого шока, переборщи - умрёт от передозировки.
Нужную дозу обычно считают исходя из веса тела. Нормального тела. А тут 70%
жира. Он в силу своей химико-биологической природы поглащает лекарства, как
губка, а потом долго отдаёт их. Грань между "очень мало" и "передозом"
становится весьма зыбкой, расплывчатой. И чем неясней эта грань, тем нервозней
анестезиолог. Он играет желваками, стучит зубами и вместо строгих и понятных
схем начинает расчитывать только на собственную интуицию. Ну вот наконец наркоз
дан, аппарат работает... Ребята, поехали!
Поначалу ведущим хирургом к столу к столу встал подполковник
Федоткин, личность истероидная, осыпающая всех и вся какой-то нарочитой
квазиинтеллигнтностью. Словно молитву прочёл собравшимся вокруг курсантам лекцию
о том, что во всяком теле необходимо видеть свою скрытую красоту. Хирургические
маски скрывают выражение лица, но слышно, что курсанты за спиной двусмысленно
захихикали. Федоткин неуверенно полосанул скальпелем по операционному полю. Рана
моментально развалилась, обнажив ярко-жёлтые, словно гранулированные края
мощнейшего подкожного жира. На редкие сосудики наложили зажимы и хирург
полосанул ещё раз. Никакой "анатомии" не возникло - просто жёлтый овраг заметно
углубился. Руки подполковника скрылись в ране и неуверено пошарили по дну -
везде монотонный подкожный жир. Федоткин промямлил нечто жалобно-несуразное и
опять резанул тело. Эффект тот же - жир! Федоткин поднял руки: "Случай тяжёлый,
позовите профессора!" Курсанты опять захихикали.