Всяческий Бред : Aug2013

The experiment went like this: 100 undergraduates were introduced to a new popcorn product called “Orville Redenbacher’s Gourmet Fresh Microwave Popcorn.” (No such product exists, but that’s the point.) Then, the students were randomly assigned to various advertisement conditions. Some subjects viewed low-imagery text ads, which described the delicious taste of this new snack food. Others watched a high-imagery commercial, in which they watched all sorts of happy people enjoying this popcorn in their living room. After viewing the ads, the students were then assigned to one of two rooms. In one room, they were given an unrelated survey. In the other room, however, they were given a sample of this fictional new popcorn to taste. (A different Orville Redenbacher popcorn was actually used.)

One week later, all the subjects were quizzed about their memory of the product. Here’s where things get disturbing: While students who saw the low-imagery ad were extremely unlikely to report having tried the popcorn, those who watched the slick commercial were just as likely to have said they tried the popcorn as those who actually did. Furthermore, their ratings of the product were as favorable as those who sampled the salty, buttery treat. Most troubling, perhaps, is that these subjects were extremely confident in these made-up memories. The delusion felt true. They didn’t like the popcorn because they’d seen a good ad. They liked the popcorn because it was delicious.

The scientists refer to this as the “false experience effect,” since the ads are slyly weaving fictional experiences into our very real lives. “Viewing the vivid advertisement created a false memory of eating the popcorn, despite the fact that eating the non-existent product would have been impossible,” write Priyali Rajagopal and Nicole Montgomery, the lead authors on the paper. “As a result, consumers need to be vigilant while processing high-imagery advertisements.”

At first glance, this experimental observation seems incongruous. How could a stupid commercial trick me into believing that I loved a product I’d never actually tasted? Or that I drank Coke out of glass bottles?

The answer returns us to a troubling recent theory known as memory reconsolidation. In essence, reconsolidation is rooted in the fact that every time we recall a memory we also remake it, subtly tweaking the neuronal details. Although we like to think of our memories as being immutable impressions, somehow separate from the act of remembering them, they aren’t. A memory is only as real as the last time you remembered it. What’s disturbing, of course, is that we can’t help but borrow many of our memories from elsewhere, so that the ad we watched on television becomes our own, part of that personal narrative we repeat and retell.

This idea, simple as it seems, requires us to completely re-imagine our assumptions about memory. It reveals memory as a ceaseless process, not a repository of inert information. The recall is altered in the absence of the original stimulus, becoming less about what we actually remember and more about what we’d like to remember. It’s the difference between a “Save” and the “Save As” function. Our memories are a “Save As”: They are files that get rewritten every time we remember them, which is why the more we remember something, the less accurate the memory becomes. And so that pretty picture of popcorn becomes a taste we definitely remember, and that alluring soda commercial becomes a scene from my own life. We steal our stories from everywhere. Marketers, it turns out, are just really good at giving us stories we want to steal.
...

Деморализация захватила в Америке пока только особый класс политиканов и очень немного коснулась коммерсантов и промышленников. Что ограничивает действие ее узкими пределами, так это, повторяю, то, что в Соединенных Штатах, как и во всех англосаксонских странах, вмешательство правительства в дела очень незначительно и не распространяется на все, как у латинских народов.

Этим весьма важным обстоятельством объясняется живучесть американских демократий сравнительно со слабой степенью ее у латинских демократий. Демократические учреждения могут процветать лишь у народов, имеющих достаточно инициативы и силы воли, чтобы направлять свои дела и заниматься ими без постоянного вмешательства со стороны государства. Продажность чиновников не может иметь слишком печальных последствий, когда влияние общественных властей очень ограничено. Когда же, наоборот, это влияние велико, то деморализация распространяется на все общество быстро. Грустный пример латинских республик в Америке показывает, какая судьба ожидает демократию у народов безвольных, безнравственных и неэнергичных. Самоуправство, нетерпимость, презрение к законности, невежество в практических вопросах, закоренелый вкус к грабежу тогда быстро развиваются. Затем вскоре наступает и анархия, за которой неизбежно следует диктатура.

Такой конец всегда угрожал правлениям демократическим. Но еще больше он грозил бы правительствам чисто народным, основанным на социализме.

Но кроме только что отмеченных нами опасностей, происходящих от состояния нравственности, демократическому режиму приходится бороться с другими трудностями, находящимися в зависимости от умственного состояния народных масс, на благо которых он, однако, употребляет все свои усилия.

Самые опасные враги его находятся вовсе не там, где он упорно продолжает их искать. Ему угрожает не аристократия, а народные массы. Как только толпа начинает страдать от раздоров и анархии своих правителей, она сейчас же начинает подумывать о диктаторе. Так всегда было в смутные периоды истории у народов, не имеющих качеств, достаточных для поддержания свободных учреждений или утративших эти качества. За Суллой, Марием и междоусобными войнами выступили Цезарь, Тиберий и Нерон. За Конвентом -- Бонапарт; за 48 годом -- Наполеон III. И все эти деспоты, сыны всеобщего избирательного права всех эпох, всегда обожались толпой. Как, впрочем, могли бы они удержаться, если бы народная душа не была с ними?

http://az.lib.ru/l/lebon_g/text_1908_phsihologia_sozializma.shtml

Граждане Российской Федерации Василий Дубенко (37 лет) и Алёша Павлович (29 лет), работники Челябинского металлургического комбината, проводили недельный отпуск в Закопане.

20 августа они отправились на Морское Око. Экскурсию нарушил инцидент, в результате которого тяжкие телесные повреждения получил бурый медведь, живший в Долине Розтоки.

По сообщению работника Татранского национального парка:
«В 10:45 мы получили сигнал от туристов, идущих с Паленицы по направленнию к Морскому Оку, что двое мужчин бьют кулаками... медведя. Конечно, мы не поверили этому сообщению, но повторяющиеся звонки склонили нас к вмешательству. К нашему удивлению, на месте мы обнаружили лежащего без сознания медведя и двоих окровавленных граждан РФ, Василия Д. И Алёшу П.».

Как оказалось, указанные граждане вошли на территорию Национального парка, не заплатив за входной билет. Медведя они приняли за переодетого работника парка, а страх перед раскрытием обмана привёл к «профилактической» атаке.

«Мы не знали, что это медведь», - говорит смущённый Василий. – «Мы хотели только раз дать ему в морду, чтобы отцепился, - добавляет Алёша. – Ну, и началась драка».

В результате происшествия медведя, которого работники парка ласково называют Самсоном, усыпили и перевезли в Краков, где он попал на операционный стол в клинике.

После наложения ему швов на черепе и удаления сломанного клыка Самсона отправили в зоопарк на лечение.

Несостоявшимся покорителям Морского Ока будет предъявлено обвинение в нарушении закона об охране природы от 16 апреля 2004 года, и им придётся заплатить за лечение животного.

http://papasha-mueller.livejournal.com/2096716.html